Написано Аркадием Аверченко при любезном содействии его коллеги Герберта Джорджа Уэльса – Эсквайра.

…Получив соответствующее разрешение, компания американских миллионеров-предпринимателей выпустила на купленный за чертой города участок земли целую тучу архитекторов, инженеров и, главное – специалистов по всем отраслям предполагаемаго предприятия – самым мельчайшим.

Весь участок был обнесен высочайшим забором и только на южной стороне ограды были проделаны монументальныя ворота с огромной вывеской, на которой горела и сверкала всеми цветами радуги огненная надпись:

– “Город Чудес”.

А ниже:

– “День пребывания в Городе Чудес и осмотра его стоит 5 миллионов руб. Спешите! Лучшая аттракция мира! Важно для русской “взыскующей града” души!!”

Безпрерывная адская работа кипела 3 месяца.

Наконец, последняя гайка была привинчена, последний гвоздик вбит куда следует, – и предприятие было объявлено открытым для широкой публики.

* * *

Беря у входной кассы билеты и платя за них жирную пачку керенок в пятьдесят тысяч, Иван Николаевич Трошкин говорил своему другу Филимону Петровичу Грымзину:

– То есть, знаешь, – если бы не так дорого драли – ни за что бы не пошел!

– Еще бы, – разсудительно поддакивал Грымзин, – этакия деньжища не жалко и заплптить.

– Чего это они нам покажут?

– Говорят тебе – Город Чудес. Значит, чудеса будут – ясно!

– Пожалуйста сначала в контору, ваше сиятельство, – сказал швейцар, снимая фуражку и изгибаясь в три погибели.

– Слышь ты, – толкнул локтем приятеля Грымзин. – Чудеса, брат, уже начались. “Сиятельством” назвал.

В конторе щеголевато одетый клерк почтительно вручил им какую-то проштемпелеванную бумажку и указал на кассовое окошечко:

– Там получите деньги на расходы.

И когда кассир пододвинул им столбик золотых монет, рублей на двести, на столько же романовских и целую кучу серебряных рублей и мелочи – оба друга только промычали что то и, боясь громко ступать по выхолощенному паркету, направились к выходу.

Вдруг Трошкин застыл перед огромным, висящим на стене отрывным календарем и, не могши вымолвить слова, только головой дернул:

– Смотри!

– На календаре было: “1908 год. 18 августа”.

– Виноват, робко обратился к клерку Трошкин. – Какое у нас сегодня число?

– 18 Августа.

– А… год?

– Неужели не знаете? 1908-й. Тут же написано.

– Ну ну, – покрутили головой друзья.

Вышли. Ошарашенные, зашагали по городу.

По улице – мчался мальчишка, оглашая воздух неистовыми воплями:

– Ин-те-рресныя газеты: “Новое время”, “Русское Слово”, “Речь”!! “Биржевка”!!

– Постой, постой! За какое число “Новое Время”?

– Ясно – за сегодняшнее.

– Сколько тебе?

– Две за “Биржевку”, пятак за “Новое Время”!

– Ф-фу!! Зайдем-ка в кафе, почитаем. Барышня! Два кофе по-варшавски, пол десятка пирожных. Ну ка, что они там пишут?.. Гм!.. Статья Меньшикова:

“Сколько раз мы уже твердили о том, что Финляндия готова предать Россию в первый же удобный момент. Еврейская левая пресса, которая спит и видит – поднять в Россию революцию”…

– А посмотри хронику.

– Изволь. “Его Величеству Государю Императору имели высокую честь представляться представители тамбовскаго дворянства. Вычлушав речь предводителя дворянства, Его Величество соизволил ответить:

“Рад слышать, что тамбовския дворянския традиции остались неизменны”. – “Увольняется в полугодовой отпуск д. с. с. Криворучко” – “Орденом Станислава 3-й ст. Награждается старший советник градоначаль”…

– Буренинский фельетон есть?

– Все на своем месте.

– Кого ругает-то?

– Валерия Брюсова.

– А, брат Ваня? Каково! Времена-то какия!..

– Барышня, получите. Сколько? 75 копеечек? Дороговато. Хи-хи!

Вышли. На улице их внимание привлекла масса зеленых и розовых билетиков, наклеенных на парадных дверях.

– Чего это, Ваня?

– Квартиры все сдаются. Время осеннее скоро – сам понимаешь!.. А это что за вывеска… Во, брат! “Доминик”. Зайдем… А? – У буфета по рюмочке… А? С пирожком, а?

У буфетнаго прилавка толпилось много делового народа.

– Я, – говорил один другому, – могу продать вам вагон сахару по четыре с полтиной за пуд.

– Ваня… Что-же это?

– Статисты, нешто не понимаешь. Для нас все эти разговоры. Для нас поставлены. Да-с – не зря деньги содрали. Буфетчик! Пирожки-то свежие?

– Помилуйте! Вам ординарную или двуспальную, за гривенник?

– Ваня! Обедать хочу, шампанскаго хочу, музыки хочу! Всего хочу. Деньжищ-то у нас уйма. 498 с полтинником осталось. Это из пяти сот-то Ваня. Спервоначалу обедать, потом в театр, потом в шантан.

Вышли. Пошли к “Медведю”. Пообедали. Снова вышли.

– Ваничка, голубчик мой! Ей Богу, городовой стоит. Ваня, пойдем поцелуем. Не могу я видеть равнодушно. Стоит голубчик, глазками смотрит. Гор-родовой!!

Не спеша приблизился городовой.

– Чего орешь зря? В участок захотел?

– Ваня… Слова-то какия: “орешь”, “участок”!.. Городовой! Я протестую. Почему у нас не старая жизнь? Почему вы новые революционные порядки вводите?

Лицо городового приняло сразу новый, интеллигентно испуганный вид.

– Что вы, мистер? Этого у нас не может быть. Помилуйте, наша фирма…

– А вон, почему на углу очередь стоит? Разве в хорошее время очередь стояла? – Это же на Шаляпина, сэр; всегда бывала, сэр.

И тут же вызверился на проезжавшаго извозчика:

– Я т-тебе покажу, дьявол желтоглазый… Не знаешь какой стороны держаться?! Экие галманы!..

– Барин, пожалуйте на четвертачек… Куда надо?

– Ваня! Изнемогаю от счастья. Три бутылочки шампанскаго мы с тобой охолостили, а я изнемогаю не от счастья, а от радости бытия, Ваничка… Ваня, в театр бы ахнуть!..

С таинственным видом приблизился барышник.

– Билетиков у кассы не достанете. Желаете у меня? Второго ряда, вместо восьми целковых – десять только и возьму. Пожалуйте-с.

В театре Филимон Петрович снова ахнул:

– Ваня! Кто это там с хором на сцене на коленках стоит? Неужто-ж Шаляпин?! Ах, голубчик ты мой! Это значит, Высочайшее-то присутствие, а? Что делается… Все, как раньше… Ах, молодчины американцы!

И с переполненным сердцем влез Ваня на стул и завопил радостно:

– Товарищи… Нет, извините, к чорту товарищей… Граждане!! Жертвую от полноты чувств на американский красный крест сто тысяч!!

Подошел капельдинер. Снял Ваню со стула и внушительно шепнул:

– Сэр! Вы, очевидно, не разсчитали. Сто тысяч золотом, – а других денег мы не признаем! – там за оградой, будут стоить миллиард вашими… Опомнитесь.

И сел Ваня на стул, и горько заплакал Ваня…

В красивую, полную пышной грезы и блеска, жизнь – ворвалась пошлая тяжелая проза, и сразу потускнела вся американская позолота, и сделался жалким комедиантом стоящий на коленях актер, так великолепно загримированный Шаляпиным…

Арк. Аверченко