Станция Сухая Канава дремала в сугробах. В депо вяло пересвистывались паровозы. В железнодорожном поселке тек мутный и спокойный зимний денек.
Все, что здесь доступно оку (как говорится),
Спит, покой ценя…
В это-то время к железнодорожной лавке и подполз, как тать, плюгавый воз, таинственно закутанный в брезент. На брезенте сидела личность в тулупе, и означенная личность, подъехав к лавке, загадочно подмигнула. Двух скучных людей, торчащих у дверей, вдруг ударило припадком. Первый нырнул в карман, и звон серебра огласил окрестности. Второй заплясал на месте и захрипел:
– Ванька, не будь сволочью, дай рупь шестьдесят две!..
– Отпрыгни от меня моментально! – ответил Ванька, с треском отпер дверь лавки и пропал в ней.
Личность, доставившая воз, сладострастно засмеялась и молвила:
– Соскучились, ребятишки?
Из лавки выскочил некий в грязном фартуке и завыл:
– Что ты, черт тебя возьми, по главной улице приперся? Огородами не мог объехать?
– Агародами… Там сугробы, – начала личность огрызаться и не кончила. Мимо нее проскочил гражданин без шапки и с пустыми бутылками в руке.
С победоносным криком: “номер первый – ура!!!!” он влип в дверях во второго гражданина в фартуке, каковой гражданин ему отвесил:
– Чтоб ты сдох! Ну, куда тебя несет? Вторым номером встанешь! Успеешь! Фаддей – первый, он дежурил два дня.
Номер третий летел в это время по дороге к лавке и, бухая кулаками во все окошки, кричал:
– Братцы, очишшанное привезли!..
Калитки захлопали.
Четвертый номер вынырнул из ворот и брызнул к лавке, на ходу застегивая подтяжки. Пятым номером вдавился в лавку мастер Лукьян, опередив на полкорпуса местного дьякона (шестой номер). Седьмым пришла в красивом финише жена Сидорова, восьмым – сам Сидоров, девятым – пелагеин племянник, бросивший на пять саженей десятого – помощника начальника станции Колочука, показавшего 32 версты в час, одиннадцатым – неизвестный в старой красноармейской шапке, а двенадцатого личность в фартуке высадила за дверь, рявкнув:
– Организуй на улице!
* * *
Поселок оказался и люден и оживлен. Вокруг лавки было черным-черно. Растерянная старушонка с бутылкой из-под постного масла бросалась с фланга на организованную очередь повторными атаками.
– Анафемы! Мне ваша водка не нужна, мяса к обеду дайте взять! – кричала она, как кавалерийская труба.
– Какое тут мясо! – отвечала очередь. – Вон старушку с мясом!
– Плюнь, Пахомовна, – говорил женский голос из оврага, – теперь ничего не сделаешь! Теперича пока водку не разберут…
– Глаз, глаз выдушите, куда ж ты прешь!
– В очередь!
– Выкиньте этого в шапке, он сбоку залез!
– Сам ты мерзавец!
– Товарищи, будьте сознательны!
– Ох, не хватит…
– Попрошу не толкаться, я – начальник станции!
– Насчет водки – я сам начальник!
– Алкоголик ты, а не начальник!
* * *
Дверь ежесекундно открывалась, из нее выжимался некий с счастливым лицом и с двумя бутылками, а второго снаружи вжимало с бутылками пустыми. Трое в фартуках, вытирая пот, таскали из ящиков с гнездами бутылки с сургучными головками, принимали деньги.
– Две бутылочки.
– Три двадцать четыре! – вопил фартук. – Что кроме?
– Сельдей четыре штуки…
– Сельдей нету!
– Колбасы полтора фунта…
– Вася, колбаса осталась?
– Вышла!
– Колбасы уже нет, вышла!
– Так что ж есть?
– Сыр русско-швейцарский, сыр голландский…
– Давай русско-голландский полфунта…
– Тридцать две копейки? Три пятьдесят шесть! Сдачи сорок четыре копейки! Следующий!
– Две бутылочки…
– Какую закусочку?
– Какую хочешь. Истомилась моя душенька…
– Ничего, кроме зубного порошка, не имеется.
– Давай зубного порошка две коробки!
– Не желаю я вашего ситца!
– Без закуски не выдаем.
– Ты что ж, очумел, какая же ситец закуска?
– Как желаете…
– Чтоб ты на том свете ситцем закусывал!
– Попрошу не ругаться!
– Я не ругаюсь, я только к тому, что свиньи вы! Нельзя же, нельзя ж в самом деле народ ситцем кормить!
– Товарищ, не задерживайте!
Двести пятнадцатый номер получил две бутылки и фунт синьки, двести шестнадцатый – две бутылки и флакон одеколону, двести семнадцатый – две бутылки и пять фунтов черного хлеба, двести восемнадцатый – две бутылки и два куска туалетного мыла “Аромат девы”, двести девятнадцатый – две и фунт стеариновых свечей, двести двадцатый – две и носки, да двести двадцать первый – получил шиш.
Фартуки вдруг радостно охнули и закричали:
– Вся!
После этого на окне выскочила надпись “Очищенного вина нет”, и толпа на улице ответила тихим стоном…
* * *
Вечером тихо лежали сугробы, а на станции мигал фонарь. Светились окна домишек, и шла по разъезженной улице какая-то фигура и тихо пела, покачиваясь:
Все, что здесь доступно оку,
Спи, покой ценя…
1925
